Способность служить ориентиром для других, пропагандировать идеологию, поддерживать братьев по общей системе ценностей не первое, что приходит в голову при упоминании России. Ориентиром и источником поддержки для братьев по коммунистической вере выступал в свое время Советский Союз. Российские элиты в большинстве состоят из людей, глубоко чуждых служению идее – не важно какой. И это объяснимо: кому как не российскому государству быть постидеологическим.
Но в последнее время Россия обрела в мире политических последователей и подражателей. Было ли это предметом стратегии или случилось само собой, трудно сказать. Нет ясности даже в том, что причина и следствие находятся именно в таком порядке: Россия создала идею, стала ее распространять и в итоге преуспела. Причинно-следственная связь здесь скорее всего устроена иначе.
И российское общество, и российские элиты мучительно искали себя в мире, где либерально-демократический порядок, казалось, был естественной средой. Международным фоном, на который должна была ориентироваться постсоветская Россия, на протяжении всех 1990-х и первой половины 2000-х была стремительная демократизация государств и обществ. В этот процесс стоит включать не только отказ множества стран от авторитарных политических систем, но и распространение защиты государства на группы, ранее подвергавшиеся преследованиям.
Конечно, традиционные ценности уже несколько лет как являются предметом постоянной заботы российского государства. Но задолго до того, как этот флаг был найден, были – без всякого флага – проведены те политические реформы, которые сделали трансляцию ценностей (любых) сверху вниз в принципе возможной. Процесс консолидации медиа, общественных организаций и политических партий вокруг узкой правящей группы проходил в логике вполне традиционной и не особенно ценностной борьбы за безопасность режима.
Банальность авторитаризма
Более того, логика ценностей не могла не восприниматься в Москве как нечто враждебное – как логика западного вмешательства в дела других государств и попыток распространять ценности (демократические) по всему миру. Ответом Москвы была не ответная идеология, а реализм и жесткое обозначение своих интересов. Именно эта позиция – вынужденная и постидеологическая – в итоге оказалась привлекательной для многих политических сил в мире, в том числе крайне правых, видевших в распространении либеральных ценностей угрозу своему существованию.
Как именно нашли друг друга московские политики – люди, воспитывавшиеся в СССР и не очень хорошо знающие, что такое традиционные ценности, – и носители таких ценностей, стоящие за Дональдом Трампом и европейскими крайне правыми силами, было бы интересно изучить. Интенсивный обмен идеями между частью православной элиты и консервативными пасторами и комментаторами США идет уже много лет. Не удивлюсь, если обнаружатся связи между лидерами консервативной волны в России и Стивом Бэнноном, главным стратегом Трампа. Но встречи такого рода по определению не могут быть причинами тектонических изменений, свидетелями которых мы становимся. Это сближения какого-то другого рода.